ТОСКА ПО МАТЕРИНСКОМУ ЧРЕВУ Он сразу удивил непохожестью на других. Первый же сборник его повестей и рассказов «Камчигер», изданный в 1970 году в Алма-Ате, принес начинающему, писателю признание. Роман, пятнадцать повестей, восемь пьес, около сорока рассказов - не так мало для прозаика, лишь недавно отметившего свое сорокапятилетние. Не числом произведений оценивается творчество художника слова, но что делать, если каждая его вещь на слуху... Невольно вспоминаются повести «Поезда проходят мимо», «Олиара», «Отголосок юных дней», «Человек-Олень», рассказы «Бура», «След молний», «Кербугу»... В каждом из них отчетливо узнаваем автор - Оралхан Бокеев. С первого шага творческой биографии он не уподобился послушному флюгеру, а сразу нашел свою жемчужную кладовую - дивный горный край Восточного Казахстана - и черпал из нее, отвергнув материал, прошедший через чужие руки. Возможно, этим объясняется его особый, исключительно собственный взгляд на окружающий мир. О. Бокеев пишет только «о себе». Перефразируя Б.Окуджаву, можно сказать, что он в своих произведениях из собственной судьбы выдергивал по нитке. Для него работа над повестью - не кропотливо-холодные рассуждения стороннего наблюдателя. Почти все написанное им почерпнуто из ярких впечатлений детства, из причудливой чащи фантастического мира юности, откуда взлетает птица его вдохновения. Оралхан Бокеев. Человек-Олень. «Известия», М., 1990. Книга «Человек-Олень», на мой взгляд, вобрала в себя все лучшее, наиболее характерное для разных лет творчества писателя. Она позволяет судить о нем как о состоявшемся художнике слова. Замечу, что эта книга убеждает нас в том, что и в трудные годы «застоя» можно было не уступать себе в главном, отстаивать в меру сил и таланта истинные ценности. Ибо Бокеев всегда думал и думает о главнейшей проблеме нашего века: как спасти человеческую личность от разложений. Бокеевскую прозу легче понять, если учитывать в ней некий налет экзистенциализма. О. Бокеев в какой-то мере идеалист-метафизик, носитель духа, открывающего доступ к незримой внутренней реальности. В природе человека автор видит двойственность: духовное (внутреннее) начало и физическое (внешнее). Каждый человек несет в себе микрокосмос, и отражающий и вмещающий весь реальный мир. Обнаружить его в себе - непростая задача человека. Это зависит от чистоты и активности сознания индивида. Бокеевокий герой бьется, чтобы прорваться внутрь, открыть сокровенные объяснения мира внешнего. Отсюда мучительные метания героев, трагедии, ошибки, нередко ведущие к гибели. Отсюда-то у них «обожествление» тела. Если и удается кому-либо из его героев прорваться внутрь, то, добившись внутренней гармонии, он стремится освободить на волю «духовное», дабы оно облагородило все живое вокруг. Вот в каких фантасмагориях читателю приходится распознавать религиозно-философское содержание бокеевских вещей. Как правило, сюжеты повестей О. Бокеева несложны. Чаще всего сюжетом становятся мысли прозаика, смена настроения персонажей, их раздумья о жизни, о добре и зле, о любви... Герои писателя - это его современники: охотники, чабаны, механизаторы, жители горных аулов - носители сознания, не осложненного интеллектуальными наслоениями, то есть «первозданный» человек, особенно поэтому болезненно реагирующий на зло и несправедливость. Повесть «Человек-Олень» открывает книгу и дает ей название. В ней героев немного: джигит Актан, которого народ прозвал Человеком-Оленем, его немая старая мать и еще несколько жителей аула. Нельзя не заметить, что писателя с особенным пристрастием влечет коллизия «свобода-зависимость». Конечно, подобное столкновение не выступает в чистом виде, но оно органическим компонентом входит в конфликты бокеевских произведений. Прежде чем вернуться к людям, герой мучается в одиночестве. И этот процесс для Бокеева не менее важен, нежели его отдаленный результат - тоска героя по былому материнскому чреву - полной свободе и отрешенности от переламывающей машины цивилизации. В повести «Человек-Олень» автора занимает проблема одиночества, оставленности человека-тема, казалось бы, уже изъезженная современной литературе. Но Бокеев решает ее по-своему. «Человек-Олень» - о взбунтовавшемся чистом помыслами охотнике, пытающемся найти счастье в девственном мире гор, в одиночестве, не зря его прозвали Человеком-Оленем. Люди, оставив обжитый аул, переехали на новое место жительства, а Актану не хватило сил собственной рукой залить водою родной очаг. У него достало ума понять, что не переменится он в непроглядной глуби своей души, как бы ни перемещали его на земле: знал он, что главным и ничем не заменимым для него останутся высь небесная над Алтаем, чувство полета и холодная горная река. В естественном бытии Актан ищет высшую свободу. И в то же время он с отчаянием жаждет встречи с союзником, который бы не предал священную землю отцов. Своей любимой он говорит: «... я знаю, что если бы прочел все книги из твоей библиотеки, то стал бы намного умнее. Но вместе с этим я стал бы и намного хитрее и подлее. Кого называют умными людьми?.. Не тех ли, которые хитрее других, беспощаднее и бессовестнее? Так что, Айгуль, пускай я буду глупым и неотесанным. Пускай я не умею думать или плакать, как в книгах. Но я буду жить по-своему, как могу, и никогда не откажусь от своей свободы.,.» Побуждаемый властным инстинктом свободы, Актан лишь на лоне природы ощущает языческую радость: он настолько душевно сливается с ней, что становится как бы неотъемлемой частицей мира гор. И тогда душа его наполняется возвышенной «пантеистической» мудростью. Не случайно из уст охотника слышим. «...Я думаю, полезнее всего было бы научиться не убивать доверия другого человека, который точно также, как и ты, живет один раз... А этому можно научиться и не в Орели. Ведь здесь мне не перед кем хитрить, ни у кого я не вызываю ни зависти, ни злобы... Пусть я не очень счастливо живу здесь, но совесть моя чиста...» Перед хрупкой душой Актана стоит дилемма: отдать себя рабству, т. е. переехать к людям, или оставаться свободным человеком в природе. И возможно, он остался бы верен своему естеству, если бы не злодеяния аульчанина: гость, прибывший в его дом, творит неслыханное здесь преступление - убивает единственного коня охотника, уносит содержимое сундука, ломает напополам обе лыжины Актана. И тогда в ярости Человек-Олень закричал: «Нет! Так нельзя! Невозможно так жить на свете! Мать, ответь, почему так: я бегу от всего хорошего, потому что не хочу ничего плохого, а это плохое все равно настигает меня... Что же, ладно! Я сам пойду навстречу злу! Я пойду и догоню этого пса! Собирайся, мать, мы переезжаем в аул...» Старуха, промолчавшая больше четверти века, давно прослывшая немою, с горьким вздохом чуть слышно произносит: - Жеребенок мой... Догонишь ли ты пройдоху этого? Таким образом, коллективная машина общества, губящая в человеке душевность, теплоту, честность, плоть, интимную жизнь, целостность чувств - оказывается сильнее самого человека. Есть в творчестве О. Бокеева закономерность: каждая новая повесть его при всей своей самостоятельности, полноте и завершенности в то же время в какой-то мере продолжает предыдущие. От повести к повести возвращается автор к волнующим мыслям, развивая их, «углубляя», и продвигается все дальше в решении центрального для его творчества, вечного и всегда современного конфликта: что есть добро и зло, как защитить человеческую индивидуальность? Повествователь в работах О. Бокеева - человек выслушивающий, собирающий разные голоса одной души. Поэтому для творчества писателя характерно «раздвоение» героя, как его души, так и тела. Для него анализ невозможен без расчленения. Раздвоившись, беседуют друг с другом Олень и Актан («Человек-Олень»). Аслан - герой повести «Крик» - хоронит свои ампутированные ноги и поклоняется им в трудные моменты жизни, ибо они олицетворяют ушедшего навсегда самого Аспана. ...Табунщик Аспан пас стригунков и жеребят на дальней зимовке. Шел бесконечный снег. Жестокая зима всех держала за горло. Запас кормов таял, день ото дня тощал скот. И тут начальство издает приказ: отобрать захудалых животных и пригнать на другую зимовку. Аспан отправляется в путь через опасный Чертов мост. Он ехал по мосту, когда раздался Великий крик, и снежная лавина бросает его в пучину реки. Аспан остается жив, но лишается ног. Обращение автора к «раздвоенному» герою, полагаю, продиктовано художественной потреб-ностью повести. У Бокеева такая потребность объясняется сутью образа: в жизни Аспан не смог найти своего предназначения, вот и приходится заниматься этим автору - отражать героя в «зеркале» его сына. ...Всю жизнь он (Аспан) испытывал сына и знал его, как себя. И вот судьба распорядилась так, что через тридцать лет и сын отправляется в трудный путь. Его путь. Тем временем, буран, казалось, не прожевывая, проглотил все. Но Аспан-старик, выехавший, чтобы почтить свое драгоценное, отнятое когда-то таким же бураном, ничуть не страшится великой смерти в природе, он бросает ей вызов мужчины, дабы помочь сыну. Человек, продвигаясь по снегу, оглядывается назад... и не обнаруживает следа. Но где же след? Человек оставляет след, а он, «значит, он все-таки не человек. Упырь...», - думает Аспан о себе. Ему невдомек, что след его заносит ветер. Он опять вспоминает сына и молится богу у изголовья могилы своего «прошлого»: «О боже, отвороти лицо такой напасти от нас! Отвороти! Может, тот, кто лежит в могиле, забрал с собой конец нити несчастий...» Аслан знал, что сын тоже выберет короткую дорогу через Чертов мост. Как хотел он этого сам. Недаром сожалеет о сказанных сыну когда-то, в минуту слабости, словах: «Не повторяй мою судьбу...». Сын благополучно одолевает Чертов мост... Итак, отец вырастил сына, сын помог выжить отцу. Круг замкнулся. На первый взгляд, повесть «Крик» - по своему настрою и тематике стоит особняком в казахской прозе. Но она органически связана с общей проблематикой произведений современников автора из других республик. Ведь и для Р. Киреева, и для В. Маканина, и для Т. Чиладзе близки пресловутые раздвоенности и амбивалентность. Главное и общее в работах этих художников заключается в очень глубоком и тонком показе внутреннего стремления человека к свободе. Интересна в этом смысле повесть «Олиара». Главный герой повести Чабан - человек сдержанный, терпеливый, немногословный, глубоко порядочный, цепкий в борьбе со стихией, никогда не теряющий достоинства, тоже живет в одинокой юрте вдали от людей. Он уверен: если ты человек и справедлив, то неважно, заметят это другие или нет. Чабан - существо духовное, активное, свободное. Его жизнь принципиально отличается от жизни, скажем, Зоотехника, она не детерминирована социумом, он изнутри черпает свои духовные силы. «... Мне хотелось бы взять земной шар в руки, осторожно положить за пазуху, к сердцу, и пригреть, приласкать, успокоить... Я, Чабан, самый мирный человек на свете. Я сохраню землю от зла, как стадо овец от волков. Во мне таится богатырская сила, ибо я Чабан, Человек, но я все же боюсь... Я боюсь, что не все люди думают, как я, что надо мною многие будут смеяться, узнай они, о чем я мечтаю...», - вот какие мысли смутными сполохами вспыхивают в душе Чабана. Микрокосмос его души связан с макрокосмосом реального мира тремя сущностями: Верой, Надеждой и Терпением. Его Вера - жена, Надежда - сын. «А терпение всегда со мной. И если я лишусь хотя бы одного этого, то мне придет конец. Я в жизни не гонюсь за почестями, мое место здесь, среди холмов, где пасутся мои овцы... Вот родишь ты еще сына, и назовем его Адилем - Правдивым...». Спустя время Жена рожает сына, но не от мужа. И что же предпринимает Чабан? Он берет плачущего ребенка на руки и произносит фразу: «Пусть у тебя другой отец, но ты все равно брат моим детям и кровь в тебе казахская... Бисмилла! Будь счастлив!» Чабан положил к матери ребенка, затем встал на колени и поцеловал в холодной потный лоб Жену. Так в Олиару, темную пору межлунья, Чабан похоронил Веру. А Жена долго звала мужа, но увы! Она навсегда лишается самой надежной опоры. В бокеевских повестях герои погружены в стихию природы, ритм их жизни совпадает с ритмом жизни природной. В одном из лучших, на мой взгляд, рассказов этой книги - «Бура» автор пытается показать переходный период, когда человек, пребывающий в органической жизни общества, не желает подчиниться миру механизмов и техники - покоренной природе. Человек понимает: техника представляет собой страшную силу, силу, которой может быть истреблено человечество. Мир, в котором жил верблюд по кличке Бура (думаю, читатель легко поймет, что в образе Буры автор подразумевает человека), жестоко обидел его: при нем зарезали мать, а оставшееся племя угнали в чужой аул. Словом, без жалости люди разорвали нежные нити, связывавшие их, отвергли, как прокаженных. И он уходит в пески... в одиночество... от невыносимой тоски Бура всматривается вдаль, ищет живое существо. Скоро на его отчаянное «Бу-бу-бу» откликается паровоз. Взревел Бура, им овладело единственное желание - опрокинуть и растоптать противника. И он грозно бросается на железного дьявола. Рассказ заканчивается словами: «Поезд мчится, торопится, летит... Какая сила его удержит? Нет такой силы!». Ради справедливости скажу, что Паровоз и Верблюд - любимые космические тела и Чингиза Айтматова. Они как бы полюсы, к которым тяготеют конфликты бытия кочевых народов. Вспомним айтматовские повести «Тополек», «Джамиля», «Верблюжий глаз»... Оба художника близки не только по мировоззрению, но и по некоторым сюжетам произведений. Удостовериться в этом нетрудно - сравним повесть О. Бокеева «Поезда проходят мимо» и известную вещь Ч. Айтматова «И дольше века длится день», написанную позже бокеевской работы. В исторической повести «Сказание о матери Айпаре» талант прозаика раскрывается с особенной выразительностью. Здесь, в отличие от других повестей, на первый план выходит глубинное исследование внутренних мотивов и побудительных начал героизма, его нравственно-философское осмысление. В «Сказании...» на высокой ноте звучит тема Родины, народа, патриотизма. Автору удалось создать обаятельнейший образ мужественной, справедливой и мудрой матери Айпары. Её думы и чаяния отражены в монологе-плаче. По глубине чувства, по задушевности ее скорбь-монолог напоминает плач Ярославны из знаменитой поэмы. «Сказание...» воспринимается как традиционный казахский эпос о народе в историческом движении, о силах, его возвышающих. Поэтическая лаконичность нигде не становится сухой: ритм, который несет «Сказание», напряжен до предела, только это напряжение обращено внутрь. В «Сказании» властвует, озонированное поэзией, плотное слово. Чувствуется, что Оралхан Бокеев, который по структуре духа обращен к прошлому (шаманство, тенгрианство) свое духовное начало берет не от традиционной казахской прозы XX века, а от пятивековой народной поэзии казахов. Его связь с Абаем сильнее и органичнее, чем с Ауэзовым. Душа О. Бокеева никогда не расстается с детством и юностью, проведенным на Горном Алтае. Синий купол небес детства словно не подчиняется движению времени и остается над его головою неизменным. И резвятся под этим небом волнующие воспоминания, словно лани с нежными сосцами, играющие на лужайке... Именно такими реминисценциями продиктованы повести: «Снежная девушка», «Отголосок юных дней», рассказ «Оттепель»... На мой взгляд, главной причиной того, что повесть «Осиротевший верблюжонок» не поднялась до известного художественного уровня бокеевских повестей, является то обстоятельство, что авторское миропонимание, нерв, кровь, идеал - неделимые, неистощимые, неразменные - перенесены на «чужую» почву, в известных случаях не принимающую постороннего видения, психологии. Рациональность в построении композиции, кстати, чуждая автору, и романтическая струя повести не получили единого драгоценного сплава. И эта сложная наука контрапункта для Бокеева пока остается «вещью в себе». «Человек-Олень» - переводная книга, поэтому не обойтись без разговора о переводе. Смею утверждать, что эти переводы, за исключением переложения Б. Момышулы, не в полной мере отражают художественный уровень бокеевских творений в том виде, в каком они представлены казахскому читателю. На первый взгляд, автору повезло с переводчиками: А. Ким, А. Кончиц, О. Мирошниченко, Р. Сейсенбаев - все они известные литераторы. К сожалению, подсознательно каждый из них по-разному отнесся к идее оригинала, к внутреннему богатству текста, к словесной ткани произведений. Каждый из них себя выразил в качестве переводимого автора, вместо того, чтобы суметь автора выразить, как себя. Видимо, этим обстоятельством объясняется отсутствие тонального единства воссозданных текстов, полифония версии на русском языке. А. Ким, А. Кончиц, О. Мирошниченко переводили с подстрочника, что совсем непростительно в наше время. Мне не хотелось бы работу А. Кима, выполненную с любовью к автору, ставить на одну доску с переводом О. Мирошниченко. Они контрастны, хотя оба не владеют казахским языком. А. Ким в одном из последних интервью признался: «... Мне пришлось переводить с подстрочника на русский язык немало произведений. Не зная языка. Это, конечно, преступление. Теряют не только сами произведе-ния, но неизбежно страдает русский язык, литературное качество переводимой вещи...». Его признание соответствует истине. Думаю, преждевременно еще делать какие-то категоричные выводы о творчестве казахского писателя, которого люблю, тем более, он лишь недавно вышел на свою основную дорогу. От О. Бокеева, имеющего своих читателей не только в нашей стране, но и за рубежом, мы вправе ожидать новых самобытных талантливых прозаических полотен. В это я верю. «Простор» №6, 1992, с.170-173. |